Из книги Лидии Раевской МАМА СТИФЛЕРА
Прим. автора: прочитать-поржать-забыть.
Когда коту делать нехуй — он себе яйцы лижет. (с) Народная мудрость.
— Слушай, у меня есть беспесды ахуенная идея! — муж пнул меня куда-то под жопу коленкой,
и похотливо добавил: — Тебе понравицца, детка.
Детка.
Блять, тому, кто сказал, что бабам нравицца эта пиндосская привычка называть нас детками --
надо гвоздь в голову вбить. Вы где этому научились, Антониобандеросы сраные?
Лично я за детку могу и ѐбнуть. В гычу. За попытку сунуть язык в моѐ ухо, и сделать им "бе-бе-
бе, я так тибя хачю" — тоже. И, сколько не говори, что это отвратительно и нихуя ни разу не
иратично — реакции никакой.
Когда коту делать нехуй — он себе яйцы лижет. (с) Народная мудрость.
— Слушай, у меня есть беспесды ахуенная идея! — муж пнул меня куда-то под жопу коленкой,
и похотливо добавил: — Тебе понравицца, детка.
Детка.
Блять, тому, кто сказал, что бабам нравицца эта пиндосская привычка называть нас детками --
надо гвоздь в голову вбить. Вы где этому научились, Антониобандеросы сраные?
Лично я за детку могу и ѐбнуть. В гычу. За попытку сунуть язык в моѐ ухо, и сделать им "бе-бе-
бе, я так тибя хачю" — тоже. И, сколько не говори, что это отвратительно и нихуя ни разу не
иратично — реакции никакой.
— Сто раз говорила: не называй меня деткой! — я нахмурила брови, и скрипнула зубами. — И
идея мне твоя похуй. Я спать хочу.
— Дура ты. — Обиделся муж. У нас сегодня вторая годовщина свадьбы. Я хочу разнообразия и
куртуазности. Сегодня. Ночью. Прям щас. И у меня есть идея, что немаловажно.
Вторая годовщина свадьбы — это, конечно, пиздец какой праздник. Без куртуазности и идей ну
никак нельзя.
— Сам мудак. В жопу всѐ равно не дам. Ни сегодня ночью. Ни прям щас. Ни завтра. Хуѐвая
идея, если что.
Муж оскорбился:
— В жопу?! Нужна мне твоя срака сто лет! Я ж тебе про разнообразие говорю. Давай поиграем?
Ахуеть. Геймер, бля. Поиграем. В два часа ночи.
— В дочки-матери? В доктора? В прятки? В "морской бой"?
Со мной сложно жыть. И ебацца. Потому в оконцовке муж от меня и съѐбся. Я ж слОва в
простоте не скажу. Я ж всѐ с подъебоном…
— В рифмы, бля! — не выдержал муж. Пакля!
— Хуякля. — На автомате отвечаю, и понимаю, что извиницца б надо… Годовщина свадьбы
веть. Вторая. Это вам не в тапки срать. — Ну, давай поиграем, хуле там. Во что?
Муж расслабился. До пиздюлей сегодня разговор не дошѐл. Уже хорошо.
— Хочу выебать школьницу!
Выпалил, и заткнулся.
Я подумала, что щас — самое время для того, чтоб многозначительно бзднуть, но не смогла как
не пыталась.
Повисла благостная пауза.
— Еби, чотам… Я тебе потом в КПЗ буду сухарики и копчѐные окорочка через адвоката
передавать. Как порядочная.
Супруг в темноте поперхнулся:
— Ты ѐбнулась? Я говорю, что хочу как будто бы выебать школьницу! А ей будеш ты.
Да гавно вопрос! Чо нам, кабанам? Нам што свиней резать, што ебацца — лиш бы кровища…В
школьницу поиграть слабо во вторую годовщину супружества штоле? Как нехуй делать!
— Ладно, уговорил. Чо делать-то надо?
Самой уж интересно шопесдец.
Кстати, игра в школьницу — это ещѐ хуйня, я чесно говорю. У меня подруга есть, Маринка, так
еѐ муж долго на жопоеблю разводил, но развѐл только на то, чтоб выебать еѐ в анал сосиской.
Ну, вот такая весѐлая семья. Кагбутта вы прям никогда с сосиской не еблись… Пообещал он ей
за это сто баксоф на тряпку какую-то, харкнул на сосиску, и давай ею фрикции разнообразные в
Маринкиной жопе производить. И увлѐкся. В общем, Маринка уже перецца от этого начала,
глаза закатила, пятнами пошла, клитор налимонивает, и вдуг еѐ муж говорит: "Упс!". Дефка
оборачивается, а муш сидит, ржот как лось бамбейский, и сосисную жопку ей показывает.
Марина дрочить перестала, и тихо спрашывает: "А где остальное?", а муш (кстати, ево фамилие
— Петросян. Нихуя не вру) уссываецца, сукабля: "Где-где… В жопе!" И Марина потом полночи
на толкане сидела, сосиску из себя выдавливала. Потом, кстати, пара развелась. И сто баксоф не
помогли.
А тут фсего делов-то: в школьницу поиграть!
Ну, значит, Вова начал руководить:
— Типа так. Я это вижу вот как: ты, такая школьница, в коричневом платьице, в фартучке, с
бантиком на башке, приходиш ко мне домой пересдавать математику. А я тебя ебу. Как идея?
— Да пиздец просто. У меня как рас тут дохуя школьных платьев висит в гардеробе. На любой
вкус. А уж фартуков как у дурака фантиков. И бант, разумееца, есть. Парадно-выгребной. Идея,
если ты не понял, какая-то хуѐвая. Низачот, Вольдемар.
— Не ссы. Мамин халат спиздить можешь? Он у неѐ как раз говнянского цвета, в темноте за
школьное платье прокатит. Фартук на кухне возьмѐм. Похуй, что на нѐм помидоры нарисованы.
Главное — он белый. Бант похуй, и без банта сойдѐт. И ещѐ дудка нужна.
Какая, бля, дудка????????? Дудка ему нахуя?????
— Халат спизжу, нехуй делать. Фартук возьму. А дудка зачем?
— Дура. — В очередной раз унизил мой интеллект супруг. — в дудке вся сила. Это будет как
бы горн. Пионерский. Сечѐш? Это фетиш такой. И фаллический как бы символ.
Секу, конечно. Мог бы и не объяснять. В дудке — сила. Это ж все знают.
В темноте крадусь на кухню, снимаю с крючка фартук, как крыса Шушера тихо вползаю в
спальню к родителям, и тырю мамин халат говняного цвета. Чтоб быть школьницей. Чтоб муж
был щастлив. Чтоб пересдать ему математику. А разве ваша вторая годовщина свадьбы
проходила как-то по-другому? Ну и мудаки.
В тѐмной прихожей, натыкаясь сракой то на холодильник, то на вешалку, переодеваюсь в
мамин халат, надеваю сверху фартук с помидорами, сую за щеку дудку, спизженную, стыдно
сказать, у годовалого сына, и стучу в дверь нашей с мужем спальни:
— Тук-тук. Василиваныч, можно к вам?
— Это ты, Машенька? — отвечает из-за двери Вова-извращенец, — Входи, детка.
Я выплѐвываю дудку, открываю дверь, и зловещим шѐпотом ору:
— Сто первый раз говорю: не называй меня деткой, удмурт!!! Заново давай!!!
— Сорри… — доносицца из темноты, — давай сначала.
Сую в рот пионерский горн, и снова стучусь:
— Тук-тук. Василиваныч, к Вам можно?
— Кто там? Это ты, Машенька Петрова? Математику пришла пересдавать? Заходи.
Вхожу. Тихонько насвистываю на дуде "Кукарачю". Маршырую по-пианерски.
И ахуеваю.
В комнате горит ночник. За письменным столом сидит муж. Без трусов но в шляпе. Вернее, в
бейсболке, в галстуке и в солнечных очках. И что-то увлеченно пишет.
Оборачивается, видит меня, и улыбаецца:
— Ну, что ж ты встала-то? Заходи, присаживайся. Можешь подудеть в дудку.
— Васильиваныч, а чой та вы голый сидите? — спрашиваю я, и, как положено школьнице,
стыдливо отвожу глаза, и беспалева дрочу дудку.
— А это, Машенька, я трусы постирал. Жду, когда высохнут. Ты не стесняйся. Можешь тоже
раздецца. Я и твои трусики постираю.
Вот пиздит, сволочь… Трусы он мне постирает, ога. Он и носки свои сроду никогда не стирал.
Сука.
— Не… — блею афцой, — Я и так без трусиков… Я ж математику пришла пересдавать всѐ-
таки.
Задираю мамин халат, и паказываю мужу песду. В подтверждение, значит. Быстро так показала,
и обратно в халат спрятала.
За солнечными очками не видно выражения глаз Вовы, зато выражение хуя более чем заметно.
Педофил, бля…
— Замечательно! — шепчет Вова, — Математика — это наше фсѐ. Сколько будет трижды три?
— Девять. — Отвечаю, и дрочу дудку.
— Маша! — Шѐпотом кричит муж, и развязывает галстук. — ты гений! Это же твѐрдая пятѐрка
беспесды! Теперь второй вопрос: ты хочешь потрогать мою писю, Маша?
— Очень! — с жаром отвечает Маша, и хватает Василиваныча за хуй, — Пися — это вот это,
да?
— Да! Да! Да, бля! — орѐт Вова, и обильно потеет. — Это пися! Такая вот, как ты видишь,
писюкастая такая пися! Она тебе нравицца, Маша Петрова?
— До охуения. — отвечаю я, и понимаю, что меня разбирает дикий ржач. Но держусь.
— Тогда гладь еѐ, Маша Петрова! То есть нахуй! Я ж так кончу. Снимай трусы, дура!
— Я без трусов, Василиваныч, — напоминаю я извру, — могу платье снять. Школьное.
Муж срывает с себя галстук, бейсболку и очки, и командует:
— Дай померить фартучек, Машабля!
Нет проблем. Это ж вторая годовщина нашей свадьбы, я ещѐ помню. Ну, скажите мне — кто из
вас не ебался в тѐщином фартуке во вторую годовщину свадьбы — и я скажу кто вы.
— Пожалуйста, Василиваныч, меряйте. — снимаю фартук, и отдаю Вове.
Тот трясущимися руками напяливает его на себя, снова надевает очки, отставляет ногу в
сторону, и пафосно вопрошает:
— Ты девственна, Мария? Не касалась ли твоего девичьего тела мушская волосатая ручища? Не
трогала ли ты чужые писи за батончег Гематогена, как путана?
Хрюкаю.
Давлюсь.
Отвечаю:
— Конечно, девственна, учитель математики Василиваныч. Я ж ещѐ совсем маленькая. Мне
семь лет завтра будет.
Муж снимает очки, и смотрит на меня:
— Бля, ты специально, да? Какие семь лет? Ты ж в десятом классе, дура! Тьфу, теперь хуй упал.
И всѐ из-за тебя.
Я задираю фартук с помидорами, смотрю как на глазах скукоживаецца Вовино барахло, и
огрызаюсь:
— А хуле ты меня сам сбил с толку? "Скока буит трижды три?" Какой, бля, десятый класс?!
Вова плюхаецца на стул, и злобно шепчет:
— А мне что, надо было тебя просить про интегралы рассказать?! Ты знаешь чо это такое?
— А нахуя они мне?! — тоже ору шѐпотом, — мне они даже в институте нахуй не нужны! Ты
ваще что собираешься делать? Меня ебать куртуазно, или алгебру преподавать в три часа
ночи?!
— Я уже даже дрочить не собираюсь. Дура!
— Сам такой!
Я сдираю мамашин халат, и лезу под одеяло.
— Блять, с тобой даже поебацца нормально нельзя! — не успокаиваецца муж.
— Это нормально? — вопрошаю я из-под одеяла, и показываю ему фак, — Заставлять меня
дудеть в дудку, и наряжацца в хуйню разную? "Ты девственна, Мария? Ты хочеш потрогать
маю писю?" Сам еѐ трогай, хуедрыга! И спасибо, что тебе не приспичило выебать козлика!
— Пожалуйста!
— Ну и фсѐ!
— Ну и фсѐ!
Знатно поебались. Как и положено в годовщину-то. Свадьбы. Куртуазно и разнообразно.
В соседней комнате раздаѐцца деццкий плач. Я реагирую первой:
— Чо стоишь столбом? Принеси ребѐнку водички!
Вова, как был — в фартуке на голую жопу, с дудкой в руках и в солнечных очках, пулей
вылетает в коридор.
… Сейчас сложно сказать, что подняло в тот недобрый час мою маму с постели… Может быть,
плач внука, может, жажда или желание сходить поссать… Но, поверьте мне на слово, мама
была абсолютно не готова к тому, что в темноте прихожей на неѐ налетит голый зять в
кухонном фартуке, в солнечных очках и с дудкой в руке, уронит еѐ на пол, и огуляет хуем по
лбу…
— Славик! Славик! — истошно вопила моя поруганная маман, призывая папу на подмогу, --
Помогите! Насилуют!
— Да кому ты нужна, ветош? — раздался в прихожей голос моего отца.
Голоса Вовы я почему-то не слышала. И мне стало страшно.
— Кто тут? Уберите член, мерзавец! Извращенец! Геятина мерская!
Мама жгла, беспесды.
— Отпустите мой хуй, мамаша… — наконец раздался голос Вовы, и в щель под закрытой
дверью спальни пробилась полоска света. Вове наступил пиздец.
Мама визжала, и стыдила зятя за непристойное поведение, папа дико ржал, а Вова требовал
отпустить его член.
Да вот хуй там было, ага. Если моей маме выпадает щастье дорвацца до чьего-то там хуя — это
очень серьѐзно. Вову я жалела всем сердцем, но помочь ему ничем не могла. Ещѐ мне не
хватало получить от мамы песдюлей за сворованный халат, и извращѐнную половую жызнь.
Так что мужа я постыдно бросила на произвол, зная точно, ЧЕМ он рискует. Естественно,
такого малодушия и опѐздальства Вова мне не простил, и за два месяца до третьей годовщины
нашей свадьбы мы благополучно развелись.
Но вторую годовщину я не забуду никогда.
Я б и рада забыть, честное слово.
Но мама… Моя мама…
Каждый раз, когда я звоню ей, чтобы справицца о еѐ здоровье, мама долго кашляет, стараясь
вызвать сочувствие, и нагнетая обстановку, а в оконцовке всегда говорит:
— Сегодня, как ни странно, меня не пиздили по лицу мокрым хуем, и не выкололи глаз дудкой.
Стало быть, жыва.
Я краснею, и вешаю трубку.
И машинально перевожу взгляд на стенку. Где на пластмассовом крючке висит белый
кухонный фартук.
С помидорами.
Я ж пиздец какая сентиментальная…
идея мне твоя похуй. Я спать хочу.
— Дура ты. — Обиделся муж. У нас сегодня вторая годовщина свадьбы. Я хочу разнообразия и
куртуазности. Сегодня. Ночью. Прям щас. И у меня есть идея, что немаловажно.
Вторая годовщина свадьбы — это, конечно, пиздец какой праздник. Без куртуазности и идей ну
никак нельзя.
— Сам мудак. В жопу всѐ равно не дам. Ни сегодня ночью. Ни прям щас. Ни завтра. Хуѐвая
идея, если что.
Муж оскорбился:
— В жопу?! Нужна мне твоя срака сто лет! Я ж тебе про разнообразие говорю. Давай поиграем?
Ахуеть. Геймер, бля. Поиграем. В два часа ночи.
— В дочки-матери? В доктора? В прятки? В "морской бой"?
Со мной сложно жыть. И ебацца. Потому в оконцовке муж от меня и съѐбся. Я ж слОва в
простоте не скажу. Я ж всѐ с подъебоном…
— В рифмы, бля! — не выдержал муж. Пакля!
— Хуякля. — На автомате отвечаю, и понимаю, что извиницца б надо… Годовщина свадьбы
веть. Вторая. Это вам не в тапки срать. — Ну, давай поиграем, хуле там. Во что?
Муж расслабился. До пиздюлей сегодня разговор не дошѐл. Уже хорошо.
— Хочу выебать школьницу!
Выпалил, и заткнулся.
Я подумала, что щас — самое время для того, чтоб многозначительно бзднуть, но не смогла как
не пыталась.
Повисла благостная пауза.
— Еби, чотам… Я тебе потом в КПЗ буду сухарики и копчѐные окорочка через адвоката
передавать. Как порядочная.
Супруг в темноте поперхнулся:
— Ты ѐбнулась? Я говорю, что хочу как будто бы выебать школьницу! А ей будеш ты.
Да гавно вопрос! Чо нам, кабанам? Нам што свиней резать, што ебацца — лиш бы кровища…В
школьницу поиграть слабо во вторую годовщину супружества штоле? Как нехуй делать!
— Ладно, уговорил. Чо делать-то надо?
Самой уж интересно шопесдец.
Кстати, игра в школьницу — это ещѐ хуйня, я чесно говорю. У меня подруга есть, Маринка, так
еѐ муж долго на жопоеблю разводил, но развѐл только на то, чтоб выебать еѐ в анал сосиской.
Ну, вот такая весѐлая семья. Кагбутта вы прям никогда с сосиской не еблись… Пообещал он ей
за это сто баксоф на тряпку какую-то, харкнул на сосиску, и давай ею фрикции разнообразные в
Маринкиной жопе производить. И увлѐкся. В общем, Маринка уже перецца от этого начала,
глаза закатила, пятнами пошла, клитор налимонивает, и вдуг еѐ муж говорит: "Упс!". Дефка
оборачивается, а муш сидит, ржот как лось бамбейский, и сосисную жопку ей показывает.
Марина дрочить перестала, и тихо спрашывает: "А где остальное?", а муш (кстати, ево фамилие
— Петросян. Нихуя не вру) уссываецца, сукабля: "Где-где… В жопе!" И Марина потом полночи
на толкане сидела, сосиску из себя выдавливала. Потом, кстати, пара развелась. И сто баксоф не
помогли.
А тут фсего делов-то: в школьницу поиграть!
Ну, значит, Вова начал руководить:
— Типа так. Я это вижу вот как: ты, такая школьница, в коричневом платьице, в фартучке, с
бантиком на башке, приходиш ко мне домой пересдавать математику. А я тебя ебу. Как идея?
— Да пиздец просто. У меня как рас тут дохуя школьных платьев висит в гардеробе. На любой
вкус. А уж фартуков как у дурака фантиков. И бант, разумееца, есть. Парадно-выгребной. Идея,
если ты не понял, какая-то хуѐвая. Низачот, Вольдемар.
— Не ссы. Мамин халат спиздить можешь? Он у неѐ как раз говнянского цвета, в темноте за
школьное платье прокатит. Фартук на кухне возьмѐм. Похуй, что на нѐм помидоры нарисованы.
Главное — он белый. Бант похуй, и без банта сойдѐт. И ещѐ дудка нужна.
Какая, бля, дудка????????? Дудка ему нахуя?????
— Халат спизжу, нехуй делать. Фартук возьму. А дудка зачем?
— Дура. — В очередной раз унизил мой интеллект супруг. — в дудке вся сила. Это будет как
бы горн. Пионерский. Сечѐш? Это фетиш такой. И фаллический как бы символ.
Секу, конечно. Мог бы и не объяснять. В дудке — сила. Это ж все знают.
В темноте крадусь на кухню, снимаю с крючка фартук, как крыса Шушера тихо вползаю в
спальню к родителям, и тырю мамин халат говняного цвета. Чтоб быть школьницей. Чтоб муж
был щастлив. Чтоб пересдать ему математику. А разве ваша вторая годовщина свадьбы
проходила как-то по-другому? Ну и мудаки.
В тѐмной прихожей, натыкаясь сракой то на холодильник, то на вешалку, переодеваюсь в
мамин халат, надеваю сверху фартук с помидорами, сую за щеку дудку, спизженную, стыдно
сказать, у годовалого сына, и стучу в дверь нашей с мужем спальни:
— Тук-тук. Василиваныч, можно к вам?
— Это ты, Машенька? — отвечает из-за двери Вова-извращенец, — Входи, детка.
Я выплѐвываю дудку, открываю дверь, и зловещим шѐпотом ору:
— Сто первый раз говорю: не называй меня деткой, удмурт!!! Заново давай!!!
— Сорри… — доносицца из темноты, — давай сначала.
Сую в рот пионерский горн, и снова стучусь:
— Тук-тук. Василиваныч, к Вам можно?
— Кто там? Это ты, Машенька Петрова? Математику пришла пересдавать? Заходи.
Вхожу. Тихонько насвистываю на дуде "Кукарачю". Маршырую по-пианерски.
И ахуеваю.
В комнате горит ночник. За письменным столом сидит муж. Без трусов но в шляпе. Вернее, в
бейсболке, в галстуке и в солнечных очках. И что-то увлеченно пишет.
Оборачивается, видит меня, и улыбаецца:
— Ну, что ж ты встала-то? Заходи, присаживайся. Можешь подудеть в дудку.
— Васильиваныч, а чой та вы голый сидите? — спрашиваю я, и, как положено школьнице,
стыдливо отвожу глаза, и беспалева дрочу дудку.
— А это, Машенька, я трусы постирал. Жду, когда высохнут. Ты не стесняйся. Можешь тоже
раздецца. Я и твои трусики постираю.
Вот пиздит, сволочь… Трусы он мне постирает, ога. Он и носки свои сроду никогда не стирал.
Сука.
— Не… — блею афцой, — Я и так без трусиков… Я ж математику пришла пересдавать всѐ-
таки.
Задираю мамин халат, и паказываю мужу песду. В подтверждение, значит. Быстро так показала,
и обратно в халат спрятала.
За солнечными очками не видно выражения глаз Вовы, зато выражение хуя более чем заметно.
Педофил, бля…
— Замечательно! — шепчет Вова, — Математика — это наше фсѐ. Сколько будет трижды три?
— Девять. — Отвечаю, и дрочу дудку.
— Маша! — Шѐпотом кричит муж, и развязывает галстук. — ты гений! Это же твѐрдая пятѐрка
беспесды! Теперь второй вопрос: ты хочешь потрогать мою писю, Маша?
— Очень! — с жаром отвечает Маша, и хватает Василиваныча за хуй, — Пися — это вот это,
да?
— Да! Да! Да, бля! — орѐт Вова, и обильно потеет. — Это пися! Такая вот, как ты видишь,
писюкастая такая пися! Она тебе нравицца, Маша Петрова?
— До охуения. — отвечаю я, и понимаю, что меня разбирает дикий ржач. Но держусь.
— Тогда гладь еѐ, Маша Петрова! То есть нахуй! Я ж так кончу. Снимай трусы, дура!
— Я без трусов, Василиваныч, — напоминаю я извру, — могу платье снять. Школьное.
Муж срывает с себя галстук, бейсболку и очки, и командует:
— Дай померить фартучек, Машабля!
Нет проблем. Это ж вторая годовщина нашей свадьбы, я ещѐ помню. Ну, скажите мне — кто из
вас не ебался в тѐщином фартуке во вторую годовщину свадьбы — и я скажу кто вы.
— Пожалуйста, Василиваныч, меряйте. — снимаю фартук, и отдаю Вове.
Тот трясущимися руками напяливает его на себя, снова надевает очки, отставляет ногу в
сторону, и пафосно вопрошает:
— Ты девственна, Мария? Не касалась ли твоего девичьего тела мушская волосатая ручища? Не
трогала ли ты чужые писи за батончег Гематогена, как путана?
Хрюкаю.
Давлюсь.
Отвечаю:
— Конечно, девственна, учитель математики Василиваныч. Я ж ещѐ совсем маленькая. Мне
семь лет завтра будет.
Муж снимает очки, и смотрит на меня:
— Бля, ты специально, да? Какие семь лет? Ты ж в десятом классе, дура! Тьфу, теперь хуй упал.
И всѐ из-за тебя.
Я задираю фартук с помидорами, смотрю как на глазах скукоживаецца Вовино барахло, и
огрызаюсь:
— А хуле ты меня сам сбил с толку? "Скока буит трижды три?" Какой, бля, десятый класс?!
Вова плюхаецца на стул, и злобно шепчет:
— А мне что, надо было тебя просить про интегралы рассказать?! Ты знаешь чо это такое?
— А нахуя они мне?! — тоже ору шѐпотом, — мне они даже в институте нахуй не нужны! Ты
ваще что собираешься делать? Меня ебать куртуазно, или алгебру преподавать в три часа
ночи?!
— Я уже даже дрочить не собираюсь. Дура!
— Сам такой!
Я сдираю мамашин халат, и лезу под одеяло.
— Блять, с тобой даже поебацца нормально нельзя! — не успокаиваецца муж.
— Это нормально? — вопрошаю я из-под одеяла, и показываю ему фак, — Заставлять меня
дудеть в дудку, и наряжацца в хуйню разную? "Ты девственна, Мария? Ты хочеш потрогать
маю писю?" Сам еѐ трогай, хуедрыга! И спасибо, что тебе не приспичило выебать козлика!
— Пожалуйста!
— Ну и фсѐ!
— Ну и фсѐ!
Знатно поебались. Как и положено в годовщину-то. Свадьбы. Куртуазно и разнообразно.
В соседней комнате раздаѐцца деццкий плач. Я реагирую первой:
— Чо стоишь столбом? Принеси ребѐнку водички!
Вова, как был — в фартуке на голую жопу, с дудкой в руках и в солнечных очках, пулей
вылетает в коридор.
… Сейчас сложно сказать, что подняло в тот недобрый час мою маму с постели… Может быть,
плач внука, может, жажда или желание сходить поссать… Но, поверьте мне на слово, мама
была абсолютно не готова к тому, что в темноте прихожей на неѐ налетит голый зять в
кухонном фартуке, в солнечных очках и с дудкой в руке, уронит еѐ на пол, и огуляет хуем по
лбу…
— Славик! Славик! — истошно вопила моя поруганная маман, призывая папу на подмогу, --
Помогите! Насилуют!
— Да кому ты нужна, ветош? — раздался в прихожей голос моего отца.
Голоса Вовы я почему-то не слышала. И мне стало страшно.
— Кто тут? Уберите член, мерзавец! Извращенец! Геятина мерская!
Мама жгла, беспесды.
— Отпустите мой хуй, мамаша… — наконец раздался голос Вовы, и в щель под закрытой
дверью спальни пробилась полоска света. Вове наступил пиздец.
Мама визжала, и стыдила зятя за непристойное поведение, папа дико ржал, а Вова требовал
отпустить его член.
Да вот хуй там было, ага. Если моей маме выпадает щастье дорвацца до чьего-то там хуя — это
очень серьѐзно. Вову я жалела всем сердцем, но помочь ему ничем не могла. Ещѐ мне не
хватало получить от мамы песдюлей за сворованный халат, и извращѐнную половую жызнь.
Так что мужа я постыдно бросила на произвол, зная точно, ЧЕМ он рискует. Естественно,
такого малодушия и опѐздальства Вова мне не простил, и за два месяца до третьей годовщины
нашей свадьбы мы благополучно развелись.
Но вторую годовщину я не забуду никогда.
Я б и рада забыть, честное слово.
Но мама… Моя мама…
Каждый раз, когда я звоню ей, чтобы справицца о еѐ здоровье, мама долго кашляет, стараясь
вызвать сочувствие, и нагнетая обстановку, а в оконцовке всегда говорит:
— Сегодня, как ни странно, меня не пиздили по лицу мокрым хуем, и не выкололи глаз дудкой.
Стало быть, жыва.
Я краснею, и вешаю трубку.
И машинально перевожу взгляд на стенку. Где на пластмассовом крючке висит белый
кухонный фартук.
С помидорами.
Я ж пиздец какая сентиментальная…
RSS Подача
